Донецкий меридиан

Октябрьский Донецк прекрасен. Пронизанный мягким осенним солнцем, в ослепительном золоте и багрянце ещё не опавшей листвы, ухоженный и чистый, он словно замер в какой-то особой предзимней медитации. Время, утомившееся за жаркое лето от зноя, теперь неспешно облетает кленовой листвой на траву газонов и брусчатку аллей. Незаметно подкрадываются ранние южные сумерки, и скоро город, залитый светом тысяч фонарей, превращается в какой-то сказочный Град, светящийся россыпями самоцветов, полыхающий огненными озёрами реклам, укутанный в золотую парчу скверов и бульваров. И так хочется погрузиться в эту его ночную негу, вдохнуть пряный запах листвы на бульваре Пушкина, уловить сырую прохладу Кальмиуса, постоять на мосту, созерцая в тёмной плите воды медленный восточный танец прибрежных огней. Но, словно бы по чьему-то заклинанию, город вдруг пустеет, с его улиц исчезают люди и машины, и он, словно былинный Китеж, начинает погружаться в странный морок, неподвижность.

Но память тревожно окрикивает:

— Пора! Через четверть часа комендантский час!

И ты сразу вспоминаешь, что ты не в сказке. Ты в Донецке. Ты рядом с войной. И в напоминание, глухо, словно бы откуда-то из-под земли, доносится тихое "Хум!" Это где-то недалеко от города Бог войны стукнул о донецкую землю своим огненным посохом, оставив на ней ещё одну курящуюся едким толом воронку. Война никуда не ушла… Война здесь! И это её заклятие каждую ночь превращает живой, искрящийся силой и светом город в неживой призрачный Китеж-град…

На северном выезде из Горловки, в частном секторе мы сворачиваем с улицы в какой-то тихий проулок и останавливаемся. Сопровождающий нас офицер пресс-службы Максим, больше похожий на учителя словесности, чем на "пса войны", из багажника микроавтобуса извлекает на свет божий огромную грязно-рыжую кипу бронежилетов и мы начинаем в них облачаться. Для большинства это первый опыт и определить, куда правильно сунуть голову, могут далеко не все. Максим терпеливо помогает разобраться, поправляет "бронники", запахивает и фиксирует полы "липучек", надевает шлемы. Со ступенек ближайшей хаты за нами наблюдает пожилая женщина в байковом халате и тапочках. В руках веник и совок. О голые лодыжки вальяжно трётся трёхцветная кошка. Мимо проезжает на "велике" худой мальчишка лет десяти-двенадцати, в линялых джинсах и футболке, и любопытно окидывает нас взглядом. Разодетая в бронежилеты, накрытая касками группа посреди сонного утреннего посёлка выглядит комично и глупо. Но, что делать! Мы в гостях у военных и это их требование — безопасность должна быть гарантирована. Чтобы как-то нас морально поддержать, Максим сам тоже запаковывается в бронник и надевает шлем, после чего мы снова рассаживаемся по местам, и микроавтобус трогается. И минут через пять справа за окном мелькает белый квадрат дорожного знака "Зайцево". Немного попетляв по улочкам, останавливаемся у здания городской администрации. Мы на месте!

Зайцево — это уже передовая. От здания администрации до передовой линии украинских блиндажей метров триста — четыреста, не больше. Не будь между нами домов — были бы как на ладони. Но сейчас, днём, тут почти тихо. Изредка где-то вдалеке сухо кашлянет редкий разрыв, или щёлкнет бич снайперского выстрела. Всё начинается с закатом солнца. Как и положено гоголевской нечисти, вся она вылезает из своих ям и схронов с тьмой. Зайдёт солнце, и оживут пулемётные гнёзда, пластуя тьму алыми и синими росчерками "трассёров", начнут хлопать гранатомёты, кладбищенскими филинами заухают закопчённые миномётные глотки, и земля начнёт нервно вздрагивать под ногами от недалёких разрывов. За иную ночь по Зайцево прилетает до двадцати мин, ну, а уж "стрелковку" и "граники" — толком никто не считает.

Эта гоголевская жизнь называется "режимом прекращения огня" или "режимом тишины". Отвечать нельзя. За каждый "ответ" потом приходится долго писать объяснительные военным прокурорам и дознавателям. И, строго насупив брови, они тебе быстро объяснят — это "им" (ВСУ) можно! Они же ВСУ, банда без стыда и совести, а мы самое, что ни на есть, христолюбивое и дисциплинированное воинство. Нам никак не можно! А если по-хорошему не понимаешь, то "на подвале" быстро просветление наступит… Вот и сидят бойцы в окопах, стиснув зубы, наблюдают, как всё ближе к ним придвигаются траншеи упырей с желто-синими шевронами. Тактика "жабьих прыжков", как её тут прозвали… Но сейчас полдень. Вся украинская збройная нечистая сила сейчас дрыхнет в своих склепах. Набирается сил для новой ночной охоты за живыми… Сейчас тихо.

Глава поселковой администрации Ирина Дикун неспешно рассказывает о жизни на линии фронта:

— В посёлке из трёх с половиной тысяч жителей, живших здесь в 2014 году, осталось половина. Полтора года мы жили без света — ВСУ уничтожили подстанцию и трансформаторы. Не работала почта. "Скорая" к нам не ездила, потому что ВСУ сразу открывали огонь. Раненых и больных мы на своей машине сами везли в Горловку. Иногда просто руки опускались! Они (ВСУ) нас просто специально опускали в первобытное состояние. Специально уничтожали объекты инфраструктуры. Но смотрела в лица людей и понимала — надо держаться. А потом главой Горловки стал Иван Приходько и мы стали подниматься с колен. Дали свет во все дома, мы провели в Зайцево интернет, открыли почту, пенсионеры стали получать пенсии, восстановили здание администрации, начали ремонт дорог, даже автобус к нам стал ходить! А сейчас собираемся разбить перед зданием администрации сквер с зоной отдыха. Главное, чтобы "эти" не мешали. А они мешают! Каждую ночь — обстрелы! В последнее время начали применять мины, произведённые в Польше. Разлёт осколков у них на порядок дальше, чем у прежних, и сила поражения — мощнее…

…Самое удивительное, что в Зайцево до сих пор живут дети. Тут работает школа.

— В посёлке сейчас живёт восемьдесят один ребёнок. — Рассказывает Дикун. — Мы, конечно, пытаемся всех эвакуировать, но люди просто отказываются уезжать и не хотят расставаться с детьми. Так и живём тут все. Было время, когда уходишь из дома и со всеми прощаешься, потому что не знаешь, вернёшься ли живой, застанешь ли своих живыми. Теперь тоже не сахар, но хоть не так как раньше. А о быте нашем лучше всего скажет понятная тут всем шутка…

Мать зовёт сына с улицы:
— Сынок, беги домой! Стрелять начали!
А он отвечает:
— Мама, это пока далеко! Я ещё немного погуляю…

Я был на многих войнах и меня сложно смутить цинизмом войны, но от этого запредельно-чёрного юмора по спине проскакивает ледяная искра. Но вокруг все добродушно улыбаются. Им эта шутка понятна. Они здесь живут! Это их повседневность, почти обыденность. Здесь вам любой первоклассник, деловито утирая нос рукавом, перечислит быстрее, чем буквы алфавита, чем отличается звук стрельбы стадвадцатимиллиметрового миномёта — от восьмидесяти двух миллиметрового, а гаубицы — от танка. Здесь из хвостовиков мин на клумбах выкладывают узоры. Донецкая часть посёлка густо изъедена оспинами воронок и мёртвыми обгорелыми остовами домов. Украинская армия с какой-то непостижимо-циничной логикой методично и хладнокровно гвоздит по посёлку. Позиции защитников расположены на окраине, напротив украинских. В самом посёлке никаких военных объектов нет, но нет улицы, на которой бы не стояли разбитые снарядами и минами дома, без рытвин снарядных воронок и смертельных миномётных "солнц" — взрыватели мин настолько чувствительные, что рвутся едва коснувшись земли, разбрасывая в стороны сотни осколков, разящих всё вокруг и оставляющих на земле рисунок, похожий на то, как дети рисуют солнце…

Украинская часть Зайцево живёт тихо, вздрагивая только от "своей" стрельбы. Донецкие по селу не стреляют. "По своим не бьём!" — говорят в окопах… На кладбище у "зайчат", так называют местных горловчане, уже можно свою отдельную аллею делать. А уж счёт раненых вообще идёт на сотни. На мелкие ранения уже никто и внимания не обращает. Это как случайно на кухне порезаться… Зачем это делает ВСУ? Ведь, вроде не нацисты сидят в окопах напротив, не "добробаты", обычная украинская призывная солдатня. Но каждую ночь по Зайцево начинают гвоздить из всех имеющихся здесь калибров. И не столько по позициям ополченцев, сколько по самому посёлку.

— А это нам Украина послание пишет. — Объясняет, сидя на скамейке у здания администрации, местный Диоген "дядя Сеня". В жёлтых скуренных пальцах он осторожно разминает сигарету.

…Дядя Сеня — в миру Семён Иванович Василец, личность в посёлке легендарная. Его дом долго стоял на самом краю села, на улице Генерала Брусилова, она самая крайняя в "республиканском" Зайцево. По сути — это фронт, его самая передовая.

И дядя Сеня с женой три года, фактически, жили под огнём. Не хотели покидать свои стены. За эти годы дядя Сеня был трижды ранен, один раз тяжело. Была ранена его жена, но они упорно не хотели бросать свой дом. И вот, наконец, несколько недель назад украинцы всё же сожгли хату, и Васильцам пришлось перейти во временное жилище, выделенное администрацией. Но почти каждый день он приходит сюда. К доле своей дядя Сеня относится с каким-то непоколебимым стоицизмом, рассказывает о своих злоключениях так, словно пересказывает какую-то прочитанную книгу или сюжет сериала. Неспешно, спокойно, без эмоций…

Закуривает. Глубоко вдыхает ароматный дым и продолжает:

— Пишут, что не нужны вы тут нам! Лишние вы люди! И мы будем вас выкуривать, как тараканов, пока сами не разбежитесь, или не перебьём всех!

Потом вдруг оживляется.

— Он же, гад, специально по моему дому начал бить. Неделю подбирался. Я уже знал, когда он дежурить заступал. В какие дни. Спускался в подвал заранее. И точно, как темнело, он начинал мины кидать. То недолёт, то перелёт. Утром посмотрит, скорректирует и снова ждёт до ночи. То сарай развалит, то соседский нужник. Но, наконец, нащупал! Поджог! — И в голосе дяди Сени звучит даже какая-то гордость. То ли оттого, что украинский наводчик всё же смог разрушить его дом, то ли оттого, что так долго его личная крепость продержалась…

Дядя Сеня снова погружается в философское спокойствие. Война отняла у него всё:

— А до войны мы очень хорошо жили! У нас было три дома. Всё построили сами. Всю жизнь работал на шахте Изотова, потом — на Никитовском ртутном, не шиковал, но своим трудом мы с женой себе всё заработали, что нужно для нормальной жизни. Воспитали троих детей — двух дочек и сына. Их обеспечили всем, чем могли — дали образование, квартиры. Так и жили. А теперь ничего не осталось. Дома разбиты, хозяйство уничтожено. Только никуда я не уйду! Это моя земля, тут мой дом! И Бог даст сил и здоровья, я его отстрою заново. Главное, чтобы война прекратилась…

Тема мира в Зайцево главная, с неё начинается любое общение и ею же заканчивается. Когда ты четыре года живёшь под огнём, всё другое становится уже не важным.

— Наверное, можно помириться… — говорит дядя Сеня о мире с Украиной. — Но на это нужно время, сильно много беды наделали они нам, сильно много. Меня ранили, жену ранили. Но я ей говорю, что не надо людям зла желать, что они сами не ведают, что они делают. Можно помириться, но не в ближайшем будущем, время должно рану залечить. Так сразу не помиришься…

А окраиной Зайцево, той, которая оккупирована ВСУ, "кирует" свой глава военной администрации пан Владимир Весёлкин. До войны он был главой поселкового совета всего Зайцево, но, как только начались события 2014 года, взял сторону Киева, объясняя всем вокруг, что за Киевом сила, за ним Европа и Америка. Всячески поддерживал карательную операцию, выявлял и сдавал СБУ сторонников ДНР. Когда республика победила, сбежал. Подался в добровольцы в батальон "Артёмовск". Однажды ночью, зная хорошо местность, и то, что в посёлке не было защитников, кроме небольшого отряда самообороны, завёл отряд карателей в Зайцево и посчитался со своими бывшими односельчанами. Вывез из здания администрации всю оргтехнику, всё, что было ценного, и поджог его, а заодно ограбил и спалил клуб, почту и магазин. Свой карательный "рейд" Весёлкин назвал диверсионным ударом, а сожжённые дома казармами и штабом "сепаров", после чего тут же был назначен за этот "подвиг" главой военной администрации Зайцево, и теперь рассуждает, как лучше проводить люстрации среди "зайчат", когда Украина вернёт себе эти земли. Только лишить их избирательных прав или ещё и отфильтровать через концлагеря? Такая вот она гражданская война…